Неточные совпадения
Садятся два крестьянина,
Ногами упираются,
И жилятся, и тужатся,
Кряхтят — на скалке тянутся,
Суставчики трещат!
На скалке не понравилось:
«Давай теперь попробуем
Тянуться бородой!»
Когда порядком бороды
Друг дружке поубавили,
Вцепились
за скулы!
Пыхтят, краснеют, корчатся,
Мычат, визжат, а тянутся!
«Да будет вам, проклятые!
Не разольешь водой...
— Да вот комара
за семь верст ловили, — начали было головотяпы, и вдруг им сделалось так смешно, так смешно… Посмотрели они
друг на
дружку и прыснули.
За увлечение, конечно, их можно иногда бы посечь, чтобы напомнить им свое место, но не более; тут и исполнителя даже не надо: они сами себя посекут, потому что очень благонравны; иные
друг дружке эту услугу оказывают, а
другие сами себя собственноручно…
Они обе держали
друг дружку за руки, разговаривали шепотом, вероятно, чтоб не разбудить меня, и обе плакали.
Иные, сытые и гладкие, подобранные по мастям, покрытые разноцветными попонами, коротко привязанные к высоким кряквам, боязливо косились назад на слишком знакомые им кнуты своих владельцев-барышников; помещичьи кони, высланные степными дворянами
за сто,
за двести верст, под надзором какого-нибудь дряхлого кучера и двух или трех крепкоголовых конюхов, махали своими длинными шеями, топали ногами, грызли со скуки надолбы; саврасые вятки плотно прижимались
друг к
дружке; в величавой неподвижности, словно львы, стояли широкозадые рысаки с волнистыми хвостами и косматыми лапами, серые в яблоках, вороные, гнедые.
— Ничего, все обойдется благополучно, — утешала ее Марья Маревна. — Никакой болезни у Клавденьки нет — что пустяки говорить! Вот через год мой Мишанка из-за границы воротится, в побывку к матери приедет. Увидит Клавденьку, понравятся
друг дружке — вот и жених с невестой готовы!
Врукопашную, слышь, да
за волосья
друг дружку…
— Не то что проворуется, а нынче этих прожженных, словно воронья, развелось. Кусков-то про всех не хватает, так изо рту
друг у
дружки рвут. Сколько их в здешнем месте
за последние года лопнуло, сколько через них, канальев, народу по миру пошло, так, кажется, кто сам не видел — не поверит!
Я замолчал и смотрю: господа, которые
за кобылицу торговались, уже отступилися от нее и только глядят, а те два татарина
друг дружку отпихивают и всё хана Джангара по рукам хлопают, а сами
за кобылицу держатся и все трясутся да кричат; один кричит...
Распорядился мерзавцевы речи на досках написать и ко всеобщему сведению на площадях вывесить, а сам встал у окошка и ждет, что будет. Ждет месяц, ждет
другой; видит: рыскают мерзавцы, сквернословят, грабят,
друг дружку за горло рвут, а вверенный край никак-таки процвести не может! Мало того: обыватели до того в норы уползли, что и достать их оттуда нет средств. Живы ли, нет ли — голосу не подают…
— Я тебе одолжение делаю — и ты меня одолжи, — говорит Порфирий Владимирыч, — это уж не
за проценты, а так, в одолжение! Бог
за всех, а мы
друг по
дружке! Ты десятинку-то шутя скосишь, а я тебя напредки попомню! я, брат, ведь прост! Ты мне на рублик послужишь, а я…
Когда Арина Петровна посылала детям выговоры
за мотовство (это случалось нередко, хотя серьезных поводов и не было), то Порфиша всегда с смирением покорялся этим замечаниям и писал: «Знаю, милый
дружок маменька, что вы несете непосильные тяготы ради нас, недостойных детей ваших; знаю, что мы очень часто своим поведением не оправдываем ваших материнских об нас попечений, и, что всего хуже, по свойственному человекам заблуждению, даже забываем о сем, в чем и приношу вам искреннее сыновнее извинение, надеясь со временем от порока сего избавиться и быть в употреблении присылаемых вами, бесценный
друг маменька, на содержание и прочие расходы денег осмотрительным».
— Умер,
дружок, умер и Петенька. И жалко мне его, с одной стороны, даже до слез жалко, а с
другой стороны — сам виноват! Всегда он был к отцу непочтителен — вот Бог
за это и наказал! А уж ежели что Бог в премудрости своей устроил, так нам с тобой переделывать не приходится!
Я в Ровном, она в Демидовом,
друг от
дружки за двадцать пять верст, и нет никакой моей возможности.
Сваха поправила повязку, выбежала
за дверь и через четверть часа возвратилась с
другою свахой и
дружком.
Больше
за весь ужин ничего о ней не говорили. Костик с Исаем Матвеичем вели разговор о своих делах да о ярмарках, а бабы пересыпали из пустого в порожнее да порой покрикивали на ребят, которые либо засыпали, сидя
за столом, либо баловались, болтая
друг дружку под столом босыми ножонками.
Пришла Варвара с
дружками к пуньке, отперла замок, но, как опытная сваха, не отворила сразу дверь, а постучала в нее рукой и окликнула молодых. Ответа не было. Варвара постучала в
другой раз, — ответа опять нет. «Стучи крепче!» — сказал Варваре дружко. Та застучала из всей силы, но снова никто ничего не ответил. «Что
за лихо!» — промолвила Варвара.
— Я, — говорит, — его хотел вести ночью в полицию, а он — меня;
друг дружку тянули
за руки, а мясник Агафон мне поддерживал; в снегу сбились, на площадь попали — никак не пролезть… все валяться пошло… Со страху кричать начали… Обход взял… часы пропали…
Когда случалось овладевать целым медвежьим гнездом, то из берлоги брали и привозили маленьких медвежат. Их обыкновенно держали в большом каменном сарае с маленькими окнами, проделанными под самой крышей. Окна эти были без стекол, с одними толстыми, железными решетками. Медвежата, бывало, до них вскарабкивались
друг по
дружке и висели, держась
за железо своими цепкими, когтистыми лапами. Только таким образом они и могли выглядывать из своего заключения на вольный свет божий.
Двоих схватил
за бороды да головами и давай
друг о
дружку стучать, чуть живых отняли.
— Еще какой разум-то,
друг сердечный! Разум большой надо иметь, — отвечал Сергеич. — Вот тоже нынешние
дружки, посмотришь, званье только носят… Хоть бы теперь приговор вести надо так, чтоб кажинное слово всяк в толк взял, а не то что на ветер языком проболтать.
За пояс бы, кажись, в экие годы свои всех их заткнул, — заключил он и начал тесать.
— Дары тут же дарятся, — продолжал Сергеич, — как теперича, по молитве это рукобитье совершится, старички, выходит, по
другому, по третьему стаканчику выпили,
дружка сейчас и ведет жениха
за занавеску, поначалу молитву читает: «Господи, помилуй нас» — да!
Началися толки рьяные,
Посреди села базар,
Бабы ходят словно пьяные,
Друг у
дружки рвут товар.
Старый Тихоныч так божится
Из-за каждого гроша,
Что Ванюха только ежится:
«Пропади моя душа!
Чтоб тотчас же очи лопнули,
Чтобы с места мне не встать,
Провались я!..» Глядь — и хлопнули
По рукам! Ну, исполать!
Не торговец — удивление!
Как божиться-то не лень…
Спорили матери, спорили, да обе горячие, слово
за слово, ругаться зачали,
друг с
дружки иночество сорвали, в косы.
— Да все из-за этого австрийского священства! — сказала Фленушка. — Мы, видишь ты, задумали принимать, а Глафирины не приемлют, Игнатьевы тоже не приемлют. Ну и разорвались во всем:
друг с
дружкой не видятся, общения не имеют, клянут
друг друга. Намедни Клеопатра от Жжениных к Глафириным пришла, да как сцепится с кривой Измарагдой; бранились, бранились, да вповолочку! Такая теперь промеж обителей злоба, что смех и горе. Да ведь это одни только матери сварятся, мы-то потихоньку видаемся.
Там и братняя семья, и
другие родные и знакомые, помня Марью Гавриловну еще девочкой, наперерыв
друг перед
дружкой за ней ухаживали.
Некоторые нежно обняли
друг дружку за шею; одна приложила голову на колени соседке.
Только четыре годика прожил Марко Данилыч с женой. И те четыре года ровно четыре дня перед ним пролетели. Жили Смолокуровы душа в душу, жесткого слова
друг от
дружки не слыхивали, косого взгляда не видывали. На третий год замужества родила Олена Петровна дочку Дунюшку, через полтора года сыночка принесла, на пятый день помер сыночек; неделю спустя
за ним пошла и Олена Петровна.
Сколько ни заговаривал дядя с братáнишнами, они только весело улыбались, но ни та ни
другая словечка не проронила. Крепко держа
друг дружку за рубашки, жались они к матери, посматривали на дядю и посмеивались старому ли смеху, что под лавкой был, обещанным ли пряникам, Господь их ведает.
Во хмелю меж ними свара пошла, посельский с соборным старцем драку учинили — рожи
друг у
другу рвали, брады исторгали,
за честные власы и в келарне, и в поварне по полу
друг дружку возили.
— Своего, заслуженного просим!.. Вели рассчитать нас, как следует!.. Что же это
за порядки будут!.. Зáдаром людей держать!.. Аль на тебя и управы нет? — громче прежнего кричали рабочие, гуще и гуще толпясь на палубе. С семи первых баржей,
друг дружку перегоняя, бежали на шум остальные бурлаки, и все становились перед Марком Данилычем, кричали и бранились один громче
другого.
— Еще бы не тосковать!.. До кого ни доведись… При этакой-то жизни? Тут не то что истосковаться, сбеситься можно, — сердито заворчала Марьюшка. — Хуже тюрьмы!.. Прежде, бывало, хоть на беседы сбегаешь, а теперь и туда след запал… Перепутал всех этот Васька, московский посланник, из-за каких-то там шутов архиереев… Матери ссорятся, грызутся,
друг с
дружкой не видаются и нам не велят. Удавиться — так впору!..
Орловский (хохочет). Спелись-таки, наконец! Выкарабкались на берег! Честь имею вас поздравить. (Низко кланяется.) Ах вы, бесстыдники, бесстыдники! Канителили,
друг дружку за фалды ловили!
Посудили, порядили и так решили: не быть Анютке живой — зарезать. Известно, зарезать невинного младенца страшно,
за такое дело нешто пьяный возьмется или угорелый. Может, с час спорили, кому убивать,
друг дружку нанимали, чуть не подрались опять и — никто не согласен; тогда и бросили жребий. Леснику досталось. Выпил он еще полный стакан, крякнул и пошел в сени
за топором.
Над Ермием
за это все
другие вельможи стали шутить и подсмеиваться; говорили ему: «Верно, ты хочешь, чтобы все сделались нищими и стояли бы нагишом да
друг дружке рубашку перешвыривали. Так нельзя в государстве». Он же отвечал: «Я не говорю про государство, а говорю только про то, как надо жить по учению Христову, которое все вы зовете божественным». А они отвечали: «Мало ли что хорошо, да невозможно!» И спорили, а потом начали его выставлять перед царем, как будто он оглупел и не годится на своем месте.
Тронулось тут все население беглым маршем в лес, — и про обед забыли. Только платки да портки
за бугром замелькали. Ребятки лукошки
друг у
дружки рвут, через головы кувыркаются. В лес нырнули, так эхо вокруг тонкими голосами и заплескалось.
Они уселись
за стол и с тихим смехом, подталкивая
друг дружку, глазами указывали на задумавшуюся гувернантку.
Фукнули они
за дверь. Один я, как клоп, на одеяле остался. Тоска-скука меня распирает. Спать не хотится, — днем я нахрапелся, аж глаза набрякли. Под окном почетный караул:
друг на
дружку два гренадера буркулы лупят, — грудь колесом, усы шваброй. Дежурный поручик на тихих носках взад-вперед перепархивает. Паркет блестит… По всем углам пачками свечи горят, — чисто, как на панихиде. То ли я царь, то ли скворец в клетке…
Привязанность их
друг к
дружке тревожила иногда мать
за их будущность.
Ликование тут пошло, радость. Короли
друг дружку за ручку трясут, целуются. По всей границе козлы расставили, столы ладят, обозных
за вином-закусками погнали. А пока обернутся, тем часом короли в павильоне
за свои шашки сели, честно и благородно.
Тут в публике все мне захлопали, як бы я был самый Щепкин, а председатель велел публику выгонять, и меня вывели, и как я только всеред людей вышел, то со всех сторон услыхал обо мне очень разное: одни говорили: «Вот сей болван и подлец!» И в тот же день я стал вдруг на весь город известный, и даже когда пришел на конный базар, то уже и там меня знали и
друг дружке сказывали: «Вот сей подлец», а
другие в гостинице
за столом меня поздравляли и желали
за мое здоровье пить, и я так непристойно напился с неизвестными людьми, що бог знае в какое место попал и даже стал танцевать с дiвчатами.
А король и совсем скис. Приемы прекратил, не глазами же
друг дружку облизывать. Всех иноземных заезжих гостей отвадил, границу закрыл, — срамота ведь, братцы: гость разговорчивый из
другого правильного государства приедет, — ужели кобылу к нему для беседы рядом
за королевский стол сажать? Мораль по всем странам пойдет…
Одним малым ребятам лафа. Кто на пике, заднюю губернию заголив, верхом скачет… Иные
друг против
дружки стеной идут, горохом из дудок пуляют. Кого в плен
за волосья волокут, кому фельшпер прутом ногу пилит. Забава.